Генерал Сорви–Голова. «Попаданец» против Британско - Страница 44


К оглавлению

44

Вечером одиннадцатого сентября ожидание закончилось. Едва лишь стемнело, во дворе мазанки появился Ховрин. После беглого осмотра внешнего вида беглецов и содержимого их сундуков, боцман остался доволен. Безжалостно вытряхнув на стол револьверы и горсть патронов, Арсений Кузьмич вынул из кармана три матросских договора и карандаш. Туташхиа и Троцкий без разговоров расписались в тех местах, куда боцман ткнул желтым от табака пальцем, а вот Корено, повертев лист договора перед глазами, буркнул сомневающимся голосом:

— Стесняюсь спросить, Артемий Кузьмич, а шо ви имеете сказать за подпись с нотариату али агента?

— Ты зенки–то протри, — хмыкнул Ховрин, — на месте все подписи. Беня Крик лично до нотариуса за ними ходил.

Проверив, все ли бумаги подписаны надлежащим образом, боцман тщательно упрятал документы под форменку, взмахом руки позвал друзей за собой и вышел на улицу.

Скорым шагом молчаливая компания добралась до гавани, так же молча, разместилась в разгонном ялике и, после нескольких минут слаженной гребли вахтенных матросов, оказалась на борту «Одиссея». Вопреки ожиданиям Троцкого засада не ждала их ни по пути в порт, ни на самом пароходе. На борту судна Ховрин коротко доложил вахтенному офицеру о своем прибытии с пополнением и провел беглецов в матросский кубрик. Пропустив друзей в тесную конуру форпика, Ховрин, буркнув что–то вроде: «это те самые…» и оставив приятелей на попечение пожилого матроса с багровым пятном ожога на левой щеке, удалился по своей надобности. К удивлению Троцкого, команда приняла их достаточно тепло. Корено знал если не всех, то с каждого третьего обязательно, а уж слышал про него каждый второй, не считая каждого первого. Ни Лев, ни Туташхиа известностью среди народа не пользовались, однако же их нахождение в компании с «самим Колькой Кореной» расставило все по своим местам. После завершения церемонии знакомства, пожилой матрос, представившийся дядькой Гнатом, повел Троцкого и Туташхиа в машинное отделение, показать им место несения вахт во время плавания.

15 сентября 1899 года. Гавань порта Одесса

Покидающие порт корабли всегда выглядят радостно.

Как можно не радоваться, уходя в моря из гавани, где на воде всегда качается мусор, а стенка причала опоясана каймой из угольной крошки, арбузных корок и иного хлама?

Корабли преображаются, выходя на морской простор. И хотя, прибывая в родной порт, в гавань они входят радостные, но счастье от возвращения домой смазано усталостью от долгого перехода и тяжелой работы, тогда как выход в море проходит во всем блеске морской романтической натуры — даже если это и не корабль вовсе, а древняя рыбацкая фелюга.

И, наверное, именно поэтому на набережной любого портового города всегда хватает людей, наблюдающих за выходом кораблей в море.

Выход в море «Одиссея» также не остался незамеченным.

Долговязый нескладный юноша по имени Николай стоит на Приморском бульваре и, ласково поглаживая новенький шевиотовый костюм из магазина Ландесмана, наблюдает за отходящим от пристани пароходом. Молодому человеку пока всего семнадцать лет, он коротко стрижен и, вероятно, еще ни разу в жизни не брился. Парнишка ест сливочное мороженное, смотрит из–под руки в сторону порта и не замечает, как капли подтаявшего лакомства пачкают обложку потрепанной сверх всякой меры книжки — «Самоучителя английского языка» профессора Майендорфа. Жутко завидуя уходящим в море, юноша, в меру сил и способностей, готовится к карьере покорителя волн. Вот только пока даже не подозревает, что судьба распорядится иначе и его имя прославят отнюдь не морские путешествия.

— Жаль, без парусов уходит, – Николай, обернувшись к своим приятелям – ровеснику Борису Житкову и более взрослому Саше Гриневскому, указал на «Одиссея», — представляете, какими бы его паруса сейчас виделись? Розовыми. Или алыми…

— Под алыми парусами хорошо возвращаться, – мягко улыбнулся Гриневский. – Особенно, когда твоего возвращения ждут…

А в десяти шагах от будущего писателя Корнея Чуковского стоят два человека весьма характерного для Одессы вида. И нет нужды описывать их читателю, потому что это Беня Крик и Миша Винницкий.

— Будем считать, Миша, шо наши проблемы пока закончились?

— И я таки поздравляю вас с удачным гешефтом, Беня. Или таки с добрым делом?

— Шо? С чего мне больше делать добрых дел, если их не желают отличать от гешефтов?

— Беня, ну шо вы пылите? Колю так уважали в порту, шо я ни разу не поверю, шо вы совершенно бескорыстно сплавили нашего приятеля за бугор? Останься Корено здесь, через год–другой его дружки могли стать вполне себе сплоченной командой и составить вам конкуренцию! А оно вам надо? Зато теперь Коли в Одессе нет и вы стали тут хозяин!

— Миша, поищи по карманам вежливости! И заодно придумай, когда мне ждать с тебя доли?

— С какого гешефта, Беня?

— Я никак не припомню, Миша, шобы ты отдал тому фуксу его доли с мехов и с масла. Я за того шлемазла, с которым ты коммерцию вёл. Ты его еще Троцким зовешь. Шо бы ты делал, если бы я не организовал его в путешествие? А общие гешефты, Миша, надо делить пополам, пока они не стали комом в горле, если ты понимаешь, шо я имею в виду.

— Беня, таки вы так мне удачно напомнили, шо ваша мотя со всего этого слама будет при вас завтра. О, Беня, глядите, — это же сам Сергей Уточкин, и я не знаю такого спорта, в котором он не чемпион! Мсье! Мсье Уточкин! Позвольте у вас узнать на два слова!

— В–в–вы к–ко м–мне о–обращаетесь, су–сударь? — повернулся к Винницкому спортсмен. Уточкин сильно заикался после того, как в возрасте восьми лет живым вышел из жуткой резни в пансионе Краузе.

44