Генерал Сорви–Голова. «Попаданец» против Британско - Страница 60

— Леша… А если ты в Африку поедешь, возьми меня с собой, ладно?

Кот Басурман, точно пес, провожал Лешу с Колываном версты полторы.

Поначалу Пелевин думал — пройдет морок, отпустит, и забудет он про Варю. Не прошло. Воспоминание о девушке прочно поселились в Лешиной душе. Он жил так, будто она всегда где–то рядом.

Зима девяносто первого года выдалась малоснежной и суровой. Леша жил как в тумане — и, случалось, просыпался среди ночи потому, что слышал во сне Варин голос. Одевался, выходил на улицу, долго сидел на крыльце, вслушиваясь в ночную тьму. Говорил мало и невпопад, запинался на ходу хуже пьяного, и толку от него было — чуть. Колыван, впрочем, посмеивался только да приговаривал: хотя бы тебя кому в добрые руки сдать, прежде чем помру.

После Рождества девяносто второго, продираясь, сквозь морозы за минус тридцать и ветра, ломавшие вековые деревья, словно через колючие заросли, пришли в Реж. Басурман, неведомо как прознав про их прибытие, встретил путников на окраине и, оглушительно мурлыча, полез на руки.

Колыван, не спросив Лешу, явился к родителям Вари сватом. Ударили рука об руку на август месяц — обычное время деревенских свадеб.

Вот только год девяносто второй стал неурожайным и неспокойным. Хлеба собрали вполовину меньше, чем в прежние времена. По границе Екатеринбургского уезда, собирая многочисленные жертвы, прокатилась эпидемия холеры — в одних только Каслях скончалось более тысячи человек. Одновременно болезнь, унеся в могилу сотни и сотни, бесчинствовала и в Тюмени.

А четырнадцатого июля над Уралом, от Ревды на северо–запад, пронесся страшный ураган, поваливший великое множество деревьев и оставивший после себя целую полосу разрушений. Переждав непогоду, дед Колыван сказал Леше:

— Сама природа мне напоминает, что сочтены мои года… Пора, видно, Леша, передавать тебе все мои секреты.

Колывану было уже под семьдесят, Леше – двадцать пять.

Многочисленные заботы и скудные доходы заставили отложить свадьбу. Колыван желал принять все расходы на себя, но Варины родители от своего не отступали — хотели дать за дочерью приданное, чтобы никакой дурной молвы вокруг свадьбы не ходило.

А Леша и Варя от переполнявшего их счастья не замечали, что твориться кругом — и клеверные поля стали их брачным ложем, и речные утесы стали их венчальным алтарем, и шум ветра в соснах стал им благословением.

К осени снова накопились дела. Расставаться Леше и Варе — как резать живую плоть. Но Колыван торопил:

— Дожить бы… А то подведу тебя по немощи своей стариковской.

Двинулись домой. Дед отчего–то ждал первых больших морозов. Пока не наступили холода, дед наставлял Лешу:

— Вот здесь документы, по которым ты числишься моим наследником. Унаследуешь ты от меня счет в банке, но лежит там рублей пятьсот, на самый крайний случай. Вот карта, тут означены участки золотоносные, которые мы с тобой нашли, но не продали. А вот тут — копи, изумрудами богатые. Где камни попроще найти, турмалины либо хризолиты, к примеру, ты и сам знаешь. А главную свою тайну я тебе открою, лишь только холода настанут.

Морозы пришли в конце ноября — сухие, суровые, трескучие. Надев лыжи, двинулись в путь. Сугробы лежали человеку по пояс, еловые лапы провисли под грузом снега до самой земли, скрип лыж в морозном воздухе слышался за версту. Дед Колыван совсем сдал, двигался медленно, часто отдыхал. По ночам у костра не спал, ворочался, скрипел зубами.

До небольшого пруда, позабытого–позаброшенного в лесах, добрались за неделю. Развалины поблизости говорили, что когда–то, давно, лет, эдак, полтораста тому назад, здесь стоял завод.

Колыван указав Леше на скрытый под снегом створ водозабора, велел его закрыть, а после открыть водосброс с другой стороны. Лед на пруду был толстым и прозрачным и, когда из–под него стала уходить вода, даже не треснул.

— Жги прорубь! — велел Колыван.

Леша развел костер и взялся за топор. Работа растянулась почти на всю ночь — лед оказался толщиной в сажень. Через пробитую полынью виднелось дно, на котором после спуска через водосток осталось едва с пол–аршина воды, в которой сонно трепыхалась рыба.

Соорудив факелы и перевязав ноги кошмой, спустились по веревке на дно. Сколь всего удивительного не видел на своем веку Леша, от подледного мира ошалел. Огромный зал с ледяным сводом, в котором дробился, словно в линзе, блеклый солнечный свет, длинные ледяные капли, застывшие сталактитами, хлюпающая под ногами вода с павшими на самое дно водорослями, рыба, бьющаяся под самыми ногами, всё казалось не настоящим–сказочным.

Посреди пруда виднелись темные, покрытые тиной груды. Подошли; Колыван копнул их посохом — и в полутьме тускло блеснуло золото.

Нагребли сколько могли в заплечный мешок, выбрались наружу. Колыван велел Леше открыть водозабор и затворить водосброс. Когда под лед пошла вода, он потемнел, кое–где покрылся трещинами.

Сидя на мешках и тяжело дыша, Колыван рассказал Леше:

— Что Демидовы чеканили царские монеты из серебра в Невьянской башне, нынче любая шавка знает. Но, видать, серебром не обошлись — чеканили еще и екатерининский червонец, а тех монет и цари меньше сорока тыщ изготовили. Что во времена оны стряслось – не знаю. Может, инспекции, какой испугались, может, еще чего, но что наготовили — а начеканили немало, — в этот пруд–то и сбросили, ну а потом и завод здешний похерили. Я как узнал, говоришь? Ходил здесь давно, еще до твоего рождения. Приметил ружье богатое у местного охотника — откуда у него такое? Знакомство завел и дознался со временем, что в какую–то зиму придумал он рыбу так собирать, да и наткнулся на клад. Охотник тот помер, детей–друзей у него не было, так что про золотишко это, только ты да я знаем.