Генерал Сорви–Голова. «Попаданец» против Британско - Страница 36

Еще вчера рядом был друг, настоящий, верный, сильный, умный. Единственный. Один на все времена, точнее — на обе эпохи. Потому что раньше у меня таких друзей не было, да что там, вообще никаких не наблюдалось. Так, знакомые, приятели, сослуживцы, даже собутыльников толковых и тех не водилось. А Дато… он и сейчас есть, только меня рядом с ним нет. Есть только глухая тоска и надежда, что мы еще встретимся.

Раньше я никак не мог взять в толк: для чего люди ведут дневник? Считал, что подобной глупостью могут заниматься лишь малолетние школьницы и инфантильные подростки. А теперь сам обзавелся толстенной амбарной тетрадью (когда гостил у Самсона, увидел и выклянчил) и регулярно пачкаю его страницы карандашным грифелем. Попробовал заполнить титульный лист пером и чернилами: в результате наставил клякс, сломал перо и, раздобыв карандаш, больше дурью не маялся. А писать стал, потому что понял: дневник — отнюдь не глупость, а способ высказать, что на душе твориться, потому кроме как с тетрадкой, пооткровенничать больше не с кем. Хорошо аборигенам – у них исповедники имеются. По идее, и мне никто в церковь путь не заказывал, но, во–первых, я хоть и крещеный, но это больше дань моде, чем искренняя вера, а во–вторых, не уверен я, что смогу постороннему человеку сказать то, в чем и себе–то не сразу признаюсь. Так что, лучше по–старинке, карандашиком бумаге исповедаюсь. Может, еще чего нового о себе узнаю. Пока не поздно.

Это стыдно и глупо, но в том, что Дато для меня не просто попутчик, а настоящий друг, я признался себе, только, когда мы расстались. После его ухода, я, панически испугавшись одиночества, попытался растормошить лопатинское сознание. Получилось. Только вот радости от его пробуждения вышло чуть. Да и то не моей.

Узнав, что гордый абрек нас покинул, Лопатин весьма и весьма обрадовался. После недолгой беседы (и это еще громко сказано! Суматошное мельтешение зачастую противоречащих друг другу мыслей, а туда же – беседа…) с удивлением выяснил, что Саша горца просто боится. До дрожи. Хотя даже дрожать он уже не может, тело–то полностью под моим контролем. Из–за этого страха Лопатин и предпочитает жить, как страус: спрятался в уголке нашей общей черепушки и не высовывается, вроде как нет его. Ну и хрен с ним, мне так даже проще: воспоминаниями, знаниями и общей моделью поведения реципиента пользоваться я могу, телом владею, как говорится, в совершенстве. Чего еще надо человеку, чтобы достойно встретить старость? Самую малость — чтобы рядом был друг. Дато. А остальное — приложится.

Чего я никак и не пойму, почему он со мной нянчится? Из одной благодарности за мое нелепое вмешательство? Вряд ли. Как по–моему, так абрек с его опытом почти сразу понял, что бандиту под ноги я случайно скатился, только вида не подает. А я до сих пор голову ломаю — почему? А спросить напрямую не то что боюсь – стесняюсь. Хотя уверен, Дато ответит правду. Он вообще врать не любит и живет по кодексу чести. Пусть собственному и весьма своеобразному, но кодексу. У меня, например, и такого нет.

А невозмутимости его я так просто завидую. Правду говоря, я практически всем его способностям и характеру завидую, но хладнокровию – больше всего. Взять хотя бы его визит в усадьбу Чантурия! В доме куча народа с ружьями и все, как я понимаю, отнюдь не первый день с оружием знакомство водят. А он спокойно так: «Одного застрелил, другого убил», как будто там не реальная перестрелка шла, а дружеский матч в пейнтбол! А в деревне этой, как её… Чадрахе! В одной с нами забегаловке трое местных ментов пьянствуют, и у каждого рожа, какими американцы диких русских казаков в комиксах рисуют. А мы, если что, в розыске. Лопатин (ну как же его фейс на мою родную физиомордию похож! Даже даты рождения и те всего на несколько дней разнятся, подозреваю, что, скорее всего, из–за смены календаря) до встречи со мной начудить успел, а уж абрека, почитай, весь Кавказ в лицо знает. Меня от страха так трясло, что я даже духанщику нахамил, лишь бы никто не подумал, что я боюсь. Старый, вычитанный где–то, принцип – нападение – лучшая защита… Только от такой обороны и результат, соответственно, вышел прямо противоположный ожидаемому. И поесть по–человечески не успели и внимание ментов к себе привлекли, то есть, я привлек. А со стражником вообще нехорошо получилось. Эта морда пьяная так Туташхиа довела, что он свое имя назвал. Мент пьяный–пьяный, а как фамилию абрека услышал, так сразу за кобуру схватился. И снова я, Клинт Иствуд доморощенный, накосячил. Дато еще при первой встрече мне револьвер подарил, так я, перепугавшись, что нас сейчас скрутят, из нагана и выпалил. Хотел в пол – попал менту в ногу. Хорошо хоть не в лоб. А абрек на меня смотрит удивленно, мол, зачем стрелять, коли вопрос деньгами решить можно? А я и не знал, что коррупция и тогда существовала… то есть, существует. Век живи – век учись. Если ты — бывший препод, тем более, учись жизни. Простые решения, как и простые движения, не всегда до добра доводят. Хотя чем дольше я в этом времени живу, тем больше убеждаюсь, что мне повезло и жаловаться грех. Потому как таких друзей как Дато, я в двадцать первом веке фиг бы где нашел. Тем злополучным вечером он меня еще раз удивил: сказал, что в страхе может признаться только по–настоящему смелый человек. И, вроде бы, никаких особенных интонаций он в эту фразу не вкладывал, а я поверил. И до сих пор в это верю и верить буду. Потому что когда от души говорят, это сразу видно.

И, наверное, благодаря этой вере, потом, уже в Батуми, я себя более или менее прилично вел. По крайней мере, в кустах от каждого встречного полицейского не прятался. Нет, в душе, я конечно, зубами лязгал, но внешне… Хотя, учитывая те ухмылочки, с которыми Дато нет–нет, да и посматривал на меня, и с внешним видом не всё в порядке было. Но я исправлюсь. Вот только снова встретимся, тут же и исправлюсь. Наверное.